Форум » "Старый Замок" » "Выпускник", ориджинал. » Ответить
"Выпускник", ориджинал.
Soleil: Название: "Выпускник". Автор: Soleil Бета: нет Рейтинг: R Жанр: вот не берусь определиться, ей-богу. Предупреждение: ненормативная лексика. Цитируемая песня - "Somebody" Depeche Mode.
Ответов - 1
Soleil: Кто-нибудь, выключите этот отбойный молоток, он мне все виски, нахрен, просверлит! О, Гооооосподи… В голове поселился улей, во рту насрали кошки, луч инопланетного бластера, злобно скалясь сквозь неплотно задвинутые шторы, лишает меня способности к зрению. Черт, ненавижу того, что выдумал похмелье! Просыпаюсь, просыпаюсь, просыпаюсь… Нет, не могу. Я не могу. Фи-зи-чески. Я отказываюсь. Все равно никуда я не поеду. Не поеду, и все. Недовольные могут подать на меня в суд. Самые недовольные – в Лигу сексуальных меньшинств, вам там помогут. Бля, второй час, мать меня убьет! Кто меня за язык тянул сказать, что приеду к ним сегодня? Просыпаюсь, просыпаюсь, просыпаюсь… Пошло все в жопу, никуда я не поеду. Плевать, что светит смачный эль скандаль с предками, мне уже неважно. “Мне уже неважно, все не так уж важно…” Ох, а мне-то как неважно… Так, ладно, волевым усилием. Рота, пааадьем! Рааазговорчики в строю! Левой – шааагом а-арш! Мать моя знойная женщина, мечта поэта, до ванной бы хоть доползти. Спокойно, спокойно, Вася. Вот мы уже почти у цели. Блин, чем тут так воняет? Ах, да, это от меня. Включаем воду, включаем… Ой-ё, что же это за Ниагара? Можно как-нибудь воду оставить, а шум убрать? Заткнитесь, суки, сам знаю, что нельзя. Вода-вода-водичка… О, хорошо, тепленькая пошла. Сейчас попробую выйти из анабиоза. Нет, я собой точно горжусь. Не знаю другого человека, способного в таком состоянии вспомнить слово “анабиоз”. Сушняк такой, что пью льющиеся на меня струйки. Слава Аллаху, хоть блевать не тянет. Уже лучше. Ещё немного, и вылезаем из-под душа, вытираемся и относительно бодренько топаем на кухню. Где в этой квартире кухня? Вчера ещё была, я точно помню, ха-ха. Ой, Вася, ты такой остроумный сегодня, это что-то. Варим кофе или не варим? Нет, на такие трудовые подвиги я ещё не способен. Достаем жестяную банку, включаем чайник, ложкой кидаем содержимое банки в чашку, тянемся за сахаром. Наливаем, пьем. Матка боска, ну и дрянь это ваше “отличное начало”. Попробовать покурить, что ли? Организм, принимаешь? Молчишь? Молчанье – знак согласия, гы-гы. Ой, Вася, ты меня сегодня уморишь своими шутками. Курю. Какая мерзость, надо бы бросить. Хотя, с другой стороны, зачем? Зачем мне вечный двигатель, я не собираюсь жить вечно. Так, жить вечно я не собираюсь, это мы выяснили. А что я тогда, собственно, собираюсь сделать? Построить дом, посадить дерево, вырастить… Нет, сына я сегодня, пожалуй, не успею, а вот полоть и строить, кажется, придется. Маман упоминала сорняки и дырявую крышу, которую надобно чинить. Кто бы меня лучше починил. Не хочу я никуда ехать, я пива хочу! Чтобы кто-нибудь за ним сходил, принес и налил. Свеженького, ледяного, ммм… А почему бы, кстати, и нет? Забить на эту деревню, позвонить Димке, а? Ах, да, Димка.. Димке, пожалуй, звонить не стоит. Вообще. В принципе. Давлюсь коричневатой бурдой, смеюсь идиотским, захлебывающимся смехом. Встаю со стула, хватаю ключи и деньги, набрасываю куртку, еду на вокзал. Как хорошо, что в субботу по выходным днем в электричках народу мало. Можно спокойно сесть и сдохнуть, никого не потревожив своими бестактными действиями. Немногочисленные соседи пялятся кто в окно, кто в кроссворд, кто на коленки грудастой брюнетки в мини. Граждане, можно, я тут пока немножечко помру? Я вас ничуть не обеспокою, честно. Спасибо вам большое. Большое-пребольшое, прямо, как сиськи брюнетки в мини. Закрываю глаза и пытаюсь не думать о вчерашнем. Думаю о вчерашнем. Вообще ни о чем другом думать не могу, хотя, если вникнуть в самую ширь и глубь, странно, что я сейчас способен на такое действие, как думать. Киноконцертный зал “Россия”, выпускной. Музыка. Очень, очень громкая музыка. Пиво. Очень, очень много пива. До, после и вместо. “А теперь поздравляем выпускников гимназии пятнадцать-ноль-шесть!” Дааааааа! Ураааа! Это мы, это нас! Мы теперь взрослые, мы теперь большие, нам теперь все можно, мы теперь и сами все можем! Нам теперь Тихий океан по колено, а Средиземное море вообще по щиколотки! Нам теперь официально продадут то пиво и то курево, которое раньше продавали неофициально! Мы станем звездами Голливуда и директорами национальных корпораций! Мы окунем наши бутсы в Темзу и переспим с Клавкой Шиффер! Мы будем курить гашиш в кофе-шопах Амстердама и покупать себе шарфы от “Гермес” в Милане! Мы обуем всю страну, а она поблагодарит нас за это! Мы поздороваемся за руку с Биллом Гейтсом и плюнем в рожу Джорджу Бушу! Мы снимем свою версию “Звездных войн” и перепроектируем пирамиды! Мы построим новый мир, и все остальные, старые миры саморазрушатся от зависти к нашему новому! И мы никогда не умрем в отличие от вас, пожилых пердунов. Мы обнимаемся с Димкой и смеемся счастливым лающим смехом, как два молодых щенка, наскакивающих друг на друга на собачьей площадке. От него пахнет сигаретным дымом, пивом и чем-то вкусным, таким вкусным, что я почти хочу его съесть. Рев музыки нарастает все громче, я кривлюсь и начинаю напевать про себя “Somebody”. - Чего ты там бубнишь? – орет мне Димка. - I want somebody to share Share the rest of my life Share my innermost thoughts Know my intimate details, - ору я ему в ответ. Он бессмысленно хохочет, блестя зубами, и пробует подпевать, хотя не понимает ни единого слова, а вокруг нас все сметает звуковой волной сраной попсы. “Зима, холода, все как будто изо льда…” – надрывается из динамиков какой-то безголосый козел, высокая девица в жутком зеленом платье подскакивает к Димке, хватает его за плечи и тащит в пляс, он оборачивается ко мне, беспомощно улыбаясь, а затем сливается с морем извивающихся тел, исчезая и растворяясь в разноцветной массе, похожей на единый, живой организм, сладострастно вибрирующий в такт этому насилию над слухом… Я стою один, как айсберг в океане толпы, чувствуя себя позабытым-позаброшенным и порядком растерянным. Понятия не имею, что тут делать без него. Повинуясь логике вещей, на меня находит известное древне русское решение нажраться. Срываясь с места, я бегу искать Вована, который курит у входа, дыша дымом в ухо и в рот раскрасневшейся Светке Ивашовой, похожей в своих белых складках и кружевах на свадебный торт. - Мсье, слух донесся, что вы располагаете известными возможностями в сфере подкрепления горячительными напитками. Посодействуйте же страждущему, - говорю я Вовану, параллельно отделяя его от хихикающей Светки. - А? – непонимающе смотрит на меня он. - Я говорю, слышал, у тебя вискарь есть. Дай хлебнуть, - поясняю я свою мысль. - Не, друг, у меня мало осталось. Не могу, - мотает он своей лохматой головой. - Очень надо, друг. - Всем надо, друг. - Я плачу, друг. - Сколько, друг? - Сколько есть, - выворачиваю я карманы. Есть немного, но Вован неожиданно соглашается. Наверное, задумываясь о продолжении банкета, ибо, кажется, мадемуазель Ивашова, судя по цвету лица и ожесточенному хихиканью, сегодня готова дать то направление к действию, которое обычно приводит к покупке презервативов. - Фляжку потом верни, - бросает мне на ходу Вован, направляясь в зал в обнимку с упруго пошатывающейся Светкой. Я делаю первый глоток тяжелого, дымного виски, ещё хранящего в своей памяти образ торфа, подарившего ему тень своего терпкого аромата в священной тишине старинной шотландской винокурни. И мне плевать, что, скорее всего то, чем я пытаюсь сейчас накачаться, делалось в Одессе на Малой Арнаутской улице. Все равно, мир будет таким, каким я хочу его видеть. Затягиваясь с наслаждением сигаретой, я стою, прислонясь к дверному косяку, как Гамлет, для которого гул не затих, а подмостки не построены, и тихо напеваю себе под нос. - I want somebody who cares For me passionately With every thought and With every breath, - выпускаю я из самого сердца неуклюжим, срывающимся голоском свои желания и мысли, придуманные по странной случайности другим человеком, и чувствую сладкую и острую, как кайенский перец, тоску, превращающую все внутри меня и вокруг меня в сказочное царство предвкушения чего-то невиданного и прекрасного, чего-то, что даже не способна вместить в себя моя маленькая жизнь… На улицу вываливается парень со здоровенным пятном на светлом пиджаке и, перегнувшись через перила лестницы, начинает шумно блевать, разрушая мою лирическую гармонию с собой и миром. Блядь. Я бросаю уже начинающий жечь пальцы окурок и, брезгливо поморщившись в сторону падлы, порушившей мой ништяк, возвращаюсь обратно, в нутро грохочущего ада. Там я прикладываюсь к фляжке с завидной (для того, у кого такой фляжки нет) частотой, и пытаюсь выискать глазами Димку, прокладывая себе далекими от джентльменских методами дорогу в океане потеющих тел. Неожиданно я упираюсь взглядом в пепельную блондинку, спокойно стоящую посреди этого массового помешательства с видом королевы, снисходительно поглядывающей на народные гулянья с высоты раззолоченного трона. Зрелище этого человека поражает меня, и я останавливаюсь. Она смотрит мне прямо в глаза тяжелым, хорошо знакомым мне взглядом исподлобья. Хорошо знакомым, вероятно, потому, что я ежедневно встречаю такой же в зеркале. Музыка, наконец, становится тише. Время ползет по ткани бытия густой каплей смолы. Я чувствую себя героем кинофильма, целиком снятого в режиме слоу-мошн. Мы идем друг другу навстречу, не отрывая глаз, как пара дуэлянтов. И мне почти не странно, что я уже знаю, как её зовут. - Ты Вася, - безаппеляционно заявляет мне она. Я согласно мычу, почему-то совершенно не удивляясь услышанному. Некоторое время она молчит, тихонько кивая каким-то своим мыслям. - А по гороскопу ты Скорпион, - говорит мне она. - Как и ты, - отвечаю я. - Как и я, - подтверждает она. Воцаряющееся после этого молчание вытесняет из воздуха дерганые удары битов, терзающих гигантские колонки. Я смотрю на девушку и думаю, не сделать ли мне ей предложение. Все равно, если я и соберусь когда-нибудь жениться, лучше никого не найду. Но так сразу я все-таки не решаюсь. - I want somebody Who will put their arms around me And kiss me tenderly, - вместо этого сообщаю я ей. Её взгляд становится недоумевающим. - Что это? – спрашивает она. Я немного разочаровываюсь. Странно, что она не знает мою любимую группу. Странно и неприятно. - Впрочем, неважно. Все равно ты мне расскажешь, - говорит она и берет меня под руку. - Расскажу, - я веду её прочь из зала в коридор, где относительно мало публики. Мы не можем найти ни одного свободного места, и, в конце концов, садимся на подоконнике. Я разглядываю свое альтер-эго, наблюдая, как прокравшиеся сквозь сложносочиненную оконную решетку солнечные лучи красят её волосы в мой любимый цвет павшей листвы. Её лицо невозмутимо, строго и прозрачно, как портрет Дженевры ден бенчи кисти Леонардо. Я чувствую себя посконно-домотканным крестьянином, на которого случайно запала принцесса, и борюсь с желанием причесаться, сделать пластическую операцию и получить Нобелевскую премию. Это она слишком хороша или я ещё более жалок, чем кажусь себе обычно? - Ты похожа на Снежную королеву, - озвучиваю я первую пришедшую в голову связную банальность. Потом мы разговариваем. Долго-долго, должно быть, столетий пять или семь. Заканчиваем друг за другом фразы и читаем мысли. Реальность истончается и, в конце концов, исчезает совершенно, оставляя чистый фон пространства, на котором мы можем нарисовать все, что угодно. - To my way of thinking In fact she’ll often disagree But at the end of it all She will understand me, - тихо поверяю я ей свою глупую мечту, которой не стыжусь лишь тогда, когда говорю о ней придуманными другим человеком словами. Она улыбается, прогоняя и стыд, и мысли о том, что это глупо. - Выходи за меня замуж, - говорю я. Она смеется, глядя на меня, как на пятилетнего ребенка. - Я люблю тебя, - говорю я. Она смотрит серьезно и пристально, словно просвечивая рентгеном все мои подлые мыслишки и страхи до тех пор, пока те не предстают в моем сознании во всем своем уродстве. - У меня есть парень, - говорит она. - А… Один-ноль в пользу девочек. Неожиданно рядом с нами из пустоты материализуется наш классный заводила Сашген. - Васек, пошли покурим, - пьяно покачивается он, осоловело пялясь на нас. Она берет меня за руку. - Он бросил, - ее голос звучит неприязненно и сухо. Не обезображенное следами тягостных раздумий лицо Сашгена медленно складывается в маску удивления. - Не слышал? Я бросил, - подтверждаю я отчетливо и громко. Сашген понимающе проваливается сквозь землю. - У меня было три суицида. Врачи говорят: “Вялотекущая шизофрения”, - хвастаюсь я. - Мало ли, что врачи говорят, - она поправляет выбившийся из прически локон, являя собой самую совершенную из картин вселенной. Она слишком хороша. Слишком хороша даже для моей галлюцинации. Может быть, это чья-то чужая галлюцинация, которая случайно привиделась мне? - Ты слишком хороша. Я испорчу тебе жизнь, - произношу я взрослую фразу, означающую на самом деле “Я – трусливый ублюдок”. - А… Один-один. Безо всякой пользы. Я записываю её домашний номер на руке косметическим карандашом, который она извлекает из расшитой сумочки. - Ты позвонишь? – спрашивает она, глядя на меня тревожными глазами. Снежная королева растаяла, оставив после себя маленькую, упрямую Герду, готовую идти за своим шизофреником на край света голыми ножками по гвоздям. С тоской я чувствую, что больше не люблю её. - Я позвоню, - обещаю я, чувствуя себя Каем, у которого и в глазу, и в сердце торчат осколки кривого зеркала, которые я должен вынуть, чтобы сложить из них слово “жопа”. Я встаю и ухожу, зная, что не должен оборачиваться, чтобы моя Эвридика осталась со мной. Оборачиваясь, и вижу, что она уже исчезла. Сердце мое греет лишь полупустая фляжка во внутреннем кармане пиджака. Я достаю её, и начинаю пить, пока не выпиваю все. Затем бросаю фляжку на пол и иду танцевать. А в зале цветет тропическое лето. А в зале грохочет тропический гром. А в зале под переливы лютни девочки с лицами средневековых Мадонн заливаются стыдливым румянцем от дерзких мадригалов, посланных им через верных пажей отважными юношами, готовящимися к рыцарскому турниру… В зале жарко, душно и воняет потом. “Ветер с моря дул, ветерсморядууул…” – завывает какая-то выдра, а все вокруг скачут, как стадо обезьян, в хмельном тумане выдуманной свободы. Димка, где ты, твою мать?! На кого ж ты меня покинул, сволочь?! Бросил лучшего друга, чтобы сосаться с какой-нибудь размалеванной дурой в темном уголке? - Камон, эврибади! Двигай жопой, суки-бляди! – ору я, пытаясь перекричать блеянье певички. – Эй, ди-джей, поставь мой компакт! Щазтье есть! Давай, давай, давай! Гогочущая девка прыгает мне прямо на ногу и повисает на шее, дыша в лицо густым пивным духом. - Скажи мне, как тебя зовууууут! – имитирую я парня из рекламы. - Га-га-га! – ржет она. – Вика! А тебя? - Мартин! – воплю я во всю мощь своей глотки. - Как? - Мартин! - Ты гонишь! - Мартин, мать его, Гор! - Ты врешь! - ВРУ!!! Я хватаю её за плечи и начинаю прыгать вместе со всеми, га-га-га, как тебя зовут, певичку сменяет какая-то новая дрянь, я ору все громче, а я все летала, а я и не знала, я прыгаю все быстрее, было мало, ла-ла-ла-ла, как тебя зовут, Мартин, как тебя зовут, Мартин, как тебя, Мартин, ты врешь, ты врешь, врешь, ВРУ!!! Я прихожу в себя около входа рядом с тем самым местом, где перекинувшийся через перила чувак выплескивал из себя свое высокое содержимое. Звонит чудом уцелевший после всего этого апокалипсиса в кармане штанов мобильник. - Ты где? Я тебя везде ищу, – прерывающийся Димкин голос звучит приглушенным из-за грохота музыки. - У входа. - Стой там, я сейчас приду. Я жадно глотаю посвежевший вечерний воздух, закуриваю сигарету, делаю пару тяг и выбрасываю, смачно топча окурок новым ботинком. Димка заявляется через минуту и выглядит подозрительно трезвым. - Сколько зим, сколько лет, где тебя носило? – склаблюсь я. - Это тебя где носило? Я уже раз двадцать эту долбанную “Россию” обегал, - сердито фыркает он. - Побывал в Нетландии в гостях у Питера Пэна. Потом в Париж на недельку смотался, то, да се. Так время и пролетело. - Придурок, - беззлобно бросает Димка. – Познакомился с кем? - Ага, два раза. - А я тут с одной затусил, но дура дурой оказалась. Любимый фильм, говорит, у ней “Брюс всемогущий”, а группа – “Дискотека Авария”. - Бывает, - зеваю я. – Каковы ваши дальнейшие планы, мон ами? - Пошли, может, ко мне. Мои как раз на фазенду сегодня укатили. - Освети мне путь своим сердцем, Данко. Мы лениво топаем к метро, наслаждаясь теплым ветерком и мягкой тишиной вечернего города, ласкающей уши после недавнего музыкального рева. - Блин, ну, почему обязательно такое дерьмо попсовое надо было ставить? – возмущается мой наивный друг. - Молодежи нравится, - объясняю старый, мудрый я. – В наше время такого не слушали. О, времена, о нравы. Сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст. Димка хохочет, и мне так хорошо на душе от этого смеха, и от того, что мы, наконец, вместе, и что фонари горят так красиво, а в воздухе пахнет не только бензином, но и листвой, и в армию меня не возьмут, даже если я провалю экзамены в институт, а я такой молодой, вечно пьяный и больной только на голову. По дороге к Димкиному дому мы прихватываем ещё пива, и платит, разумеется, он, ведь я пожертвовал всю свою наличность в пользу того, чтобы потомки Вована ещё не скоро населили этот и так не совершенный мир. Я пою Димке свои любимые песни, а он пытается подпевать, хотя не понимает ни единого слова, потому что английский ему никогда не давался, хушь плачь. Но это ничего, ничего, я все равно всегда перевожу ему свои желания и мысли, придуманные по странной случайности другим человеком родом из страны туманов, хотя, возможно, и из другой галактики. У Димки дома мне тоже очень хорошо и уютно. Мы садимся на мягкий диван и включаем фильм из разряда “плохое кино, которое мы любим”. Это дурацкий боевичок с длинной, как большая, красивая жирафа, Джиной Дэвис под названием “ Long kiss goodnight”. Мы дуем хмельную брагу и смотрим, как шикарная беловолосая Джина шикарно курит сигареты и шикарно мочит плохих парней во имя победы гуманизма на земле, а, может, просто ради бабла, я, честно говоря, никогда особо не вникал в подробности. У Джининой героини сначала была амнезия, и она работала училкой в школе, а потом неожиданно вспомнила, что она крутая киллерша. Мы ржем, представляя себе, как наша завуч Галина Александровна Ильина по прозвищу ГАИ неожиданно окажется крутой киллершой, работающей на правительство. К слову сказать, ржем мы над этой мыслью последние лет пять с того самого момента, как впервые посмотрели этот фильм, но нам по-прежнему смешно. Но не потому, что мы такие уж дебилы, как Бивис и Батхед, а потому, что когда мы вдвоем, нам всегда весело и никогда не скучно. И я не скажу вам за Димку, но лично мне вообще по-настоящему хорошо бывает, только когда мы с ним вместе. Я даже иногда думаю, может, я в него влюблен, и начинаю представлять себя одетым в сюртук девятнадцатого столетия с синей гвоздикой Оскара Уайльда в петличке. “Любовь - красивая орхидея мечтаний, отравляющая сознание человека, мой дорогой друг”, - воображаю я себя сжимающим изящный бокал, где поет в полынной выжимке свои эльфийские песни зеленая фея. Я полулежу на низкой бархатной кушетке и бросаю многозначительный взгляд на сидящего рядом Димку в белой рубашке с валансьенским кружевным воротником. “Вы так глубоко проникаете в самую суть вещей”, - восхищенно произносит он. “ Женщину никогда нельзя обезоружить комплиментом, мужчину можно всегда”, - улыбаюсь я ему своей знаменитой улыбкой, в которой отеческое участие скользит по губам, меняясь бликом соблазна. Ставя бокал на столик резного орехового дерева, я незаметно придвигаюсь к нему чуть ближе. “Неужели я сумел обезоружить вас?” – лукаво произносит он, бросая из-под длинных ресниц притворно скромный взгляд. “О, друг мой, разве вы не знаете, что уже давно при виде вас я чувствую себя не только обезоруженным, но и побежденным?” – я позволяю себе положить ладонь на его плечи. “Такая победа, - шепчет он, - представляет собой поистине страшный соблазн”. Мои губы почти касаются его губ: “Единственный способ избавиться от соблазна - поддаться ему”. Занавес. Мать моя женщина французского лейтенанта, я – педик. К несчастью, я начинаю покатываться со смеху в самый неподходящий момент фильма, когда плохой парень запирает Джину с её малолетней дочкой в гигантском холодильнике, чтобы они там замерзли насмерть. - Ты чего? – удивляется Димка. - Да так, вспомнил тут одну хохму, которую мне сегодня Сашген рассказал. - Какую хохму-то? Как назло, не могу вспомнить ни одной. - Забыл, - говорю я. - Вспомнил тут одну хохму, которую забыл, - передразнивает меня Димка, и мы смеемся уже вместе. Пиво больше не лезет в глотку, но надо же чем-то себя занять, поэтому я вливаю в себя ещё немного очаковской мочи. - Так ты, правда, ни с кем не познакомился? – спрашивает Димка, когда мы выходим покурить на балкон. - Почему же, познакомился, - пожимаю я плечами. – С девушкой своей мечты. Только её в природе не существует. - Переведи. - Я её выдумал, таких нет. Но поговорили мы хорошо. Я даже её телефон записал. - Так ты её выдумал или телефон взял? - И выдумал и взял. - Ты чего плетешь, дурик? - Я ничего не вяжу, жмурик. - Вась, а Вась, - жалостливо говорит Димка, - не надо тебе все-таки таблетки с бухлом мешать. - Благодарствую за рецепт, дохтур, - я кидаю окурок с балкона и любуюсь полетом крошечного огонька с высоты шестого этажа. На улице зябко, и мы возвращаемся в комнату. Димка сидит с надутым лицом. Ненавижу, когда он такой, хотя понять его можно. Выносить этот кошмар в лице меня способен только один человек из шести миллиардов, и иногда этот человек тоже устает. Я сажусь с ним рядом и легонько бодаю в плечо. Он отвечает неслабым тычком в бок, и между нами тут же завязывается шумная диванная возня. - За Родину, за Сталина! – ору я, вдавливая протестующего Димку в мягкое диванное нутро. - Коменданте Че с нами! Но пасаран! – хохочет он, применяя запретный прием в виде щекотки. Но русские все равно побеждают, и я наваливаюсь на него всей тушей, невольно заглатывая его дыхание и запутываясь в его запахе. От него пахнет сигаретным дымом, пивом и чем-то вкусным, таким вкусным, что я почти хочу его съесть... Тогда я зачем-то целую его, причем не слюнявым дружеским чмоканьем в щечку, а самым натуральным французским засосом, впихивая свой болтливый язык в его офанаревший рот. Потом прихожу в себя. - Long kiss goodnight, - говорю я, усмехаясь своей жалкой, клоунской улыбочкой. Он спихивает меня с себя сильным ударом прямо на пол и вскакивает с дивана. - Совсем охуел? – орет он с перекошенным лицом. – Совсем, да?! Я встаю с пола и молча иду в коридор. Снимаю с вешалки куртку и начинаю возиться с замком. Хреновый бы из меня вышел взломщик, чужие замки совсем открывать не умею. Димкин кот Маркиз – пушистый, вальяжный шар с круглыми желтыми глазами – выходит из комнаты, садится у двери и высокомерно смотрит на меня с классическим кошачьим выражением: “Деточка, а вам не кажется, что ваше место возле параши?”. - Сам ты дурак, - говорю я Маркизу и, наконец, справившись с замком, открываю дверь и выхожу в ночь. Я пилю пешком через пол-Москвы, потому что метро давно закрыто. На улицах то и дело попадаются нетрезвые вчерашние дети, которые пока не понимают, что по-прежнему остались теми же самыми детьми. Некоторые останутся ими навсегда. Например, я, который и в пятьдесят лет будет все тем же инфантильным уродцем, который так и не сумеет понять, зачем он вообще появился на этой планете. Я позвоню Эвридике, когда мне будет двадцать пять, а потом, в другой раз – когда мне будет тридцать. Я позвоню ей и в сорок, и в следующей жизни, и буду говорить, что люблю её, женщину, которую я, скорее всего, просто выдумал, потому что действительно смешал свои таблетки с алкоголем. А, может быть, мы с Димкой уедем в Канаду и там поженимся. Потому что его я тоже люблю, хотя решил бы, что и его выдумал, если бы не видел его фамилию в списке классного журнала. Я сделаю ему предложение в сюртуке девятнадцатого века и преподнесу синюю гвоздику из своей петлички. Стоя на коленях, я попрошу его сделать мне такое одолжение, потому что мне очень страшно при мысли о том, что мне насрать вообще на всех, кроме, пожалуй, него. Я объясню ему ситуацию, и он поймет. Я скажу, что хотел бы жениться на Мартине Горе, но тот живет далеко, в стране туманов или даже, возможно, в другой галактике, пишет там песни с моими мечтами и мыслями и музыкой, которая приходит к нему из космоса. - Though things like this Make me sick In a case like this I’ll get away with it Aaaahhhhh…- плачу я, идя по ночной московской улице. - Выпускники, - умиляется поддатый мужичок, мимо которого я прохожу. – Вся жизнь впереди. Я прихожу домой, валюсь на кровать и засыпаю без снов. Электричка приближается к моей станции. Очкастый дядька подсел к брюнетке в мини, пытаясь завязать с ней разговор, но был отторжен и отвергнут. На небе сгущаются нехорошие грозовые тучки, и я слегка приободряюсь. Починка огорода и прополка крыши, возможно, будут отложены в виду дождя, а значит, можно будет тихо-мирно запереться где-нибудь подальше от родственничков и дрыхнуть, сколько влезет. Я думаю о том, что Димка меня теперь, наверное, ненавидит и считает поганым извращенцем. Решаюсь позвонить Эвридике прямо сейчас, задираю рукав куртки, чтобы посмотреть номер, написанный на руке косметическим карандашом. Вспоминаю, что принимал душ. Теперь я, наверное, никогда не узнаю, был ли там этот номер на самом деле. Испытываю разочарование и облегчение одновременно. А вообще, вот и ладушки, пусть живет безмятежно. Поезд подъезжает к станции “Снегири”. Я выхожу на платформу, и тут слышу верещание сотового. Достаю телефон, и вижу, что пришло сообщение от Димки. Меня накрывает такая волна радости, что я с трудом вспоминаю, как нужно дышать. Я стою на платформе под начинающим клевать меня в щеку дождиком и в сотый раз перечитываю одни и те же три слова: “Похмеляться седни бум?” и совершенно точно знаю, что Тихий океан мне по колено, а Средиземная лужа – вообще по щиколотки, и что все мы будем рок-героями и звездами, потрясем лапу Гейтсу, снимем свои “Звездные войны” и построим свой новый мир, в котором никто никогда не умрет, даже вы, старые пердуны. Домой, мне надо домой… Конец.
полная версия страницы